Алексей Гедзевич 
     Чья игра, Мастер?



1.

В грязи по брюхо, скользкая в дождях,
Вползла и сгинула железная пехота
В болотах бесконечного похода,
В стране, где путь назад пройти нельзя.

Туман покроет чешую брони
Последних ветеранов арьергарда,
Сомкнется жижа илистого ада
И ничего их след не сохранит.

Пустые сентябри пережуют
Разъеденные в ржавчину доспехи
И нищие военные успехи,
Трофеи Осени, кладбищенский салют.

Бесшумно распрямится мятый мох,
Качнутся ветки жухлых перелесков
И усмехнутся вспугнутые бесы,
Вздохнет во сне осенний Бог.

Сквозь морось сумеречной мглы,
Сквозь тусклые пространства равнодушья,
К победе недужной, ненужной
Проляжет путь растаявшей иглы.

Упившийся отравленной мечтой,
Утерянный в материке забвенья,
Бессмысленный поход за тенью -
Движение - ничто
                         и цель - ничто.


2.

Я - некоторый. Мне числа - бисер.
Я их в травах теряю, роняю в воду.
Смысл их насекомой природы
От меня зависит.

Я играю ими свои мозаичные пьесы,
Потому что я - их Мастер,
Потому что в моей власти
Их смести со стола, если

Они кусают мои запястья,
Бестолковы, нелепы в гриме, диалогах:
Но игра моя - закон не строгий,
Потому что я - добрый Мастер.

:Это город изобретателей прилагательных.
Это город стекол увеличительных.
Здесь дети спрашивают учителя
О вычислении Создателя.

Я - геометр. Я вычерчиваю биссектрисы
В притихшем, завороженном классе,
Добродушный наивный Мастер,
Вот только люди мне - числа.

:А улицы эти пусть пасмурны и дождливы.
И пустынны днем и пустынны ночью.
Здесь угрюмый народец свои числа точит
До абиссинского отлива.

Они хироманты. Их мантры хриплы.
Их тотемы - каннибалы. Их души - опий.
Их жизнь - серпентарий фобий,
Галюциогенные клипы.

Эти улицы пасмурны и пустынны.
И эпитеты солнца изобретать глупо,
Когда яд сентября осязают губы,
Когда воздух вокруг только тлен и тина.

В подвалах раскуривают трубки
Щурящиеся человечки хитроумных смесей.
Вот только игра их - кладбище, а не пьеса,
Потому что числа их - трупы.

Здесь единство персонажей, времени и места.
И уроды живут и не живут уроды.
Смысл их насекомой природы -
Червоточина, чьей? пьесы.

Их инцесты, их анемичные принцессы,
Их болезненные или просто жесты.
Кто же их собирает вместе
В уравнения треснувших неизвестных?

Я - концертмейстер. Мне числа - звуки.
Я высушиваю листья, их шелест шелков,
Я подслушиваю в разнообразнейшие щелки
Музыку насекомой науки.

Только аккорды здесь пасмурны и их не выбирают,
Только цвета здесь пасмурны и дождливы.
Эта пьеса лопается лениво
И неостры осколки керамики края.

Я - кричащий!
           Я - мох распрямляющийся.
Я - сонм чисел, лязгающих сквозь этот город.
Сгинет визг их в осипшем горле
И усмехнутся черви и ящерицы.

Я орудие во вспоротых кишках зверя,
Я ломаю ребра, рву мышцы:
А в партере зевающие лица,
С галерки уничтожающее - "не верю:"

Ненужный.
Сорвавшийся криком натужным.
Нелеп в бутафорских доспехах, гриме,
Запутался мальчик в своем оружье,
Исчез со сцены карликом, мимом.

Пусть числа.
Вот они.
Их игра - бисер.
Капризны их калейдоскопы,
                  божественно бесцельны.
Вот только запах серы плывет по келье
И почему-то лицо в зеркале
                       не песье, а лисье.

В бессмысленной хитрости уже куплено бессмертье,
С предназначением глупым осенней скуки. -
Самому себя насадить на вертел
И вытапливать жир насекомой науки.

Чья игра, Мастер?
                     Кто движется в моем теле?
Сквозь кого я теку? сам усмешка,
Обмануть и обманываться успешно,
Оправдать бездвижение и бесцелье.


3.

Вор вырвал в темноте не ту страницу
Из книги времени до чисел сентября,
Теперь назад не перейти границу,
И память превращается в больницу
В приделе древнего монастыря,
В ней мрачные иконы алтаря -
Угрюмые, пугающие лица.

Хирург иссек из Осени листы,
В которых первый снег
                          и оказалось,
Что мир теперь не сдвинет ни на малость
Ни слова пух, ни тяжесть немоты.

Мой вор, зачем ты выкрал ключ домой?
Мой врач, зачем твой скальпель стер дорогу?
За что покой забвенья схимы строгой?
За что забытия покой?

В один бездонный вечер сентября
Моих утрат беда меня вонзила.
Я впаян неземною силой
В чудовищную каплю янтаря.

Мне дан покой.
                   Вот эти - сад и пруд.
Которые не обрядит в сугробы
Ни вечная душа, паря над гробом,
Ни обращенный в вечность труп.

Вот эти - сад и пруд.
                   В них вечер тих.
Скамья в листве, в листве тропинка к дому.
И никогда не будет по-другому, -
Не содрогнется мир в страстях моих.

Скамья в листве, тропинка, дом, камин.
И нечитаемые книги. -
Религии пустот, развалины религий. -
Его развалины
                   и созданного Им

Повсюду Он
                  и Он неисчислим.
Закрой же мне глаза, Вергилий, -
Сквозь чад свечей отравленных реликвий
Его морщинистые, злые лики
Жгут мозг дыханием своим.

За что так наградить и наказать?
Какой предлог для этого отмщенья?
:Ведя меня по страшному ущелью,
Закрой,
         Закрой, Вергилий, мне глаза!

По углям рухнувших Прощенья и Вины,
Оставив за спиною только пепел,
Я выйду в сердце утреннего неба,
В хрустящий свет заснеженной страны.

Я буду нищим петь у очагов
Дремучие и горестные саги,
Чей хриплый стих не требует отваги, -
В нем - плачь друзей и смех врагов.

И этот стих в их память не войдет,
Лишь мне нести отверженное слово,
Неистово молча и в пытке снова
Кощунством разрывая рот.

Косматый звездочет, философ, бард,
В немых снегах идет моя охота,
Я лишь частичка вечного похода,
Собою замыкая арьергард.


4.

Страх спит в ловушках ям и тупиков.
На ощупь лабиринт и по наитью.
На стенах нацарапаны молитвы
Давно рассыпавшихся языков.

Давно распадшихся абракадабр
Иероглифы мертвы под паутиной,
Их смысл пуст, их зов напрасно сгинул. -
Из тьмы на них не вышел Минотавр.

Мне стать драконом!
                           Где ж, Оракул, зверь?
Где дверь? - ни смерть, ни выход за которой.
В презрительном молчанье коридоров -

                               "Вот эта дверь".


2000-2001

Письмо автору

В журнал

На страницу Скитальца

В гостиную клуба