Сознаюсь: решился я не сразу. Крепился при этом или трусил, вопрос отдельный, но на несколько остановок замер без движения. До первого после кольца перегона. А там... Там самая непослушная из её прядок всё-таки выбилась из пышной каштановой чёлки и свалилась, кокетливо отчеркнув прищуренный глаз. Карий, с припрятанными до поры смешинками, старательно глядящий на дурацкую рекламу какой-то мази прямо над окном. Слишком уж старательно, осенило меня вдруг. Штирлиц из анекдота, несомненно, позавидовал бы моей сообразительности.

Она стояла лицом к вагонному окну справа от меня, положив свою — левую — руку на поручень рядом с моей правой. Перегон был достаточно тряским, чтобы наши локти успели за три остановки несколько раз соприкоснуться. Не знаю, что творилось со мной в тот день. И не весна ведь, осень; да и девушка неяркая, хоть и очень милая... А всё равно каждый раз, через четыре как минимум тканевых слоя, пробивала меня лёгкая, почти забытая искра, отдаваясь сладкой тяжестью в диафрагме и совершенно не скрываемой умильностью на физиономии. Ох и выглядел я тогда со стороны, наверное...

Стоп. А почему я говорю — "неяркая"? Эта уж моя пагубная страсть к блондинкам... Страсть причём скорее приобретённая, чем врождённая. Совершенно отчётливо помню, что самая первая моя, детсадовская любовь была недвусмысленно темноволосой. И обе школьных — тёмно-русыми максимум. Слов "рециталь перфоманс" приличные девушки в то время ещё не употребляли, и перекисью, кстати, тоже не красились. Приличные. И с какого же, интересно, момента я забрал себе в голову этих самых блондинок? Неужели со второго курса?

Ладно. Увлёкшись анализом, я ещё три остановки проторчу на том же месте, как дурак. Ну-ка, ну-ка... посмотрим... Кажется, психологический момент повернуть голову уже настал. Давно. Ага, так и есть: заинтересованности в карих прибавилось. Но от плакатика не отворачиваются. Хм-м. Между прочим, "неяркая" — это я зря. Это я даже сгрубил, пожалуй. За такое можно и...

Она была очень даже недурна. Недурна? Этим словом обычно принято характеризовать случайную попутчицу главного героя на восьмой странице дамского романа. Не-ет, она была чертовски хороша. Поточнее? Пожалуйста: лет ей на первый и все последующие взгляды было ровно столько, сколько нужно. Не слишком мало, чтобы успеть почувствовать первую и самую сладостную власть над взглядами окружающих мужчин. Не слишком много, чтобы не пресытиться ещё этой властью. Сколько раз я любовался такими девушками в вечно хмурой и серо-чёрной столичной толпе... Они не семенят, не сутулятся и не прячут глаз. Их каблучки обязательно подбиты чем-то таким, что задорно щёлкает даже по свежеуложенному асфальту. Их одежда немыслима без ярких пятен. Идиотские золотистые стёганые курточки от самых-пресамых кутюрье, больше всего напоминающие парчовые ватники, и те сидят на них ловко и ладно. И вот такими-то девушками приятнее всего любоваться, если не имеешь на их счёт никаких далеко идущих планов.

Не то чтобы совсем уж никаких планов в моей голове при виде неё не зароилось. Зароилось, и ещё как; с того самого момента, как она вошла в ближайшую дверь, уверенно, словно всю жизнь провела именно в этом вагоне, заняла место над длинным рядом утомлённых женщин рядом со мной, положила руку на поручень и одним быстрым движением глаз одарила меня своим взглядом. Вот именно что "одарила", а не "окинула". Чуть улыбнулась. Я успел даже заметить намёк на крохотную ямочку на левой её щеке. И — уставилась на рекламный плакат. Передавая мне инициативу.

Так вот; мысли начали роиться, пока она ещё шла ко мне по проходу, умудряясь каким-то образом цокать по вытертому вагонному линолеуму. Были, были мысли, но все как на подбор туманные и несерьёзные, будто розовый её газовый шарфик, похожий на дорожку клубничных сливок из баллончика. Не боевыми были те мысли. Не наполеоновскими. Даже на мюратовские или неевские они, признаться честно, не тянули. Так... прищур Праксителя на очередной Фидиев шедевр. Не результативнее.

Это беда; это просто поветрие и моровая язва, и я полностью это осознаю. Но всё-таки продолжаю вести себя... никак. С точки зрения общественной морали и непреложнейших инстинктов — никак. Однажды я, кажется, понял, в чём тут дело. Всё в той же смешной привычке думать вперёд там, где не нужно, и не думать вперёд там, где без этого не обойтись.

То есть: я решительный, но только в тех случаях, когда не решаю, быть мне решительным или нет.

А в присутствии таких вот девушек не решать у меня не получается никак. Они мне нравятся с первого взгляда, полностью и безоговорочно. А раз нравятся, значит, я могу зайти с ними и дальше привычного, на расстоянии, любования. А если смогу зайти дальше, то потом смогу и отступить назад... И им будет больно. А я не хочу уже сейчас, чтобы им было больно потом. Что? "Идиот"? Соглашусь.

Вообще, привычка подменять действия рассуждениями о них не раз уже выходила мне боком. Давным-давно пора учиться не только принимать решения, но и действовать. К тому же этот случай был не из самых худших даже на первый взгляд. Посмотрев же в её сторону второй раз, я перехватил ответный дуплет карих и понял, что вот теперь точно себе не прощу привычного тихого бегства.

Другой вопрос — а что же будет потом?

Но ведь "потом" настанет потом, верно? Не сделав ничего, я ничего не потеряю и не приобрету. А попытавшись...

...вот как раз тут прядка и вывалилась из её капризной чёлки. Смешно скривив губы, она попыталась поддуть её кверху, зажмурилась, улыбнулась в окно, тряхнула головой... В правой её руке был маленький кожаный чемоданчик. Левую она держала на поручне в семи миллиметрах от моей — и не убирала, хотя поезд как раз не трясло и поправить чёлку было бы делом полусекунды. Вот тут-то я и решился.

— Простите пожалуйста, можно задать Вам вопрос? Вы верите в Бога?

Есть люди, говорящие раздельно и внятно. Из них получаются прекрасные дикторы. Есть те, кому удаётся словно бы расставлять голосом знаки препинания — это хорошие актёры и декламаторы. Этому же голосу была подвластна не только пунктуация, но и заглавные буквы. Те слова, которые он считал необходимыми произнести с прописной, выделялись в общем потоке совершенно недвусмысленно.

Улыбка на лице девушки застыла и как-то приугасла, словно привернули пламя на конфорке, когда закипел чайник. В роли же перекипевшего чайника выступал со всей очевидностью я, к которому и был обращён этот заданный завораживающим баритоном вопрос. Не слишком охотно и отнюдь не преисполненный мыслями о христианской терпимости, я повернул голову вправо. Стоять так было не слишком удобно, но убирать руку с поручня я пока что не спешил.

Так и есть. Эти люди всегда выглядят одинаково. Предлагают ли они три суперсовременных фотоаппарата по цене одного или же жизнь вечную распивочно и навынос (оптовым покупателям скидка). Аккуратный строгий костюм; никакой этой вам новомодной кургузости или клубных аляповатых пуговиц. Всё строго, приглушённо, двубротно. Белая рубашка в мелкую полосочку. Брюки с безупречной стрелкой; ботинки — то ли он чистит их на каждой остановке гелевой губкой, то ли вообще покрыл мебельным лаком?

И эта уверенность при всей уважительности тона и вежливости формулировок... Уверенность, что вопрос задать — можно. Отсутствие паузы между первой и второй фразами. Луч прожектора на самолёт — и тут же очередь из зенитки. Следствие, неумолимо вытекающее из причины. Если спрашивает он, значит — можно. Ох, как же я не люблю таких деятелей...

А выражение глаз — предупредительно-твёрдое. Он наперечёт знает все вопросы, которые вам заблагорассудится ему задать. И список ответов у него, несомненно, готов. Он ждёт только одного робкого движения ваших губ, чтобы по нему безошибочно определить, что именно будет произнесено — и тут же побить робкую отповедь козырем. Пожалуй, передо мной не просто зелёный неофит очередной Богородичной церкви, которому дали первое в жизни задание — привести на сходку десяток очередных жертв. Похоже, ему — нравится — сам — процесс.

О! А вот и промашечка... Почему-то с особенным удовольствием отмечаешь в таких вот, напрашивающихся на совершенство, персонах мелкие недостатки, которые по триста раз на дню прощаешь самому себе и вообще обыкновенно не замечаешь у других. Рукава рубашки выглядывают из-под пиджачных не на положенные в приличном обществе полтора сантиметра, а куда как меньше. Так-так, уважаемый... У вас, значит, тоже не всё в полном порядке?

Тут же начинаешь замечать другие мелочи: чуть сбитый на сторону узел галстука — раз; некоторую асимметрию в самом этом узле — два; излишне белые костяшки пальцев, сжимающих ручку дипломата — три... О, да вы тоже нервничаете, молодой человек? Старательно же вас обучают держать себя, ничего не скажешь...

Девушка неслышно вздохнула, поставила улыбку на минимум и чуть передвинула свою руку на поручне. В сторону от моей. Решение пришло тут же, простое и выигрышное, как лом. Я перехватил руку — правую опустил в карман, левой взялся за поручень ровно в том же самом месте, где только что была правая — и развернулся к воинствующему адепту Бога Истинного. Адепт чуть растянул губы, переведя их уголки из выжидательного состояния в поощряющее.

Я слегка наклонил голову набок, опустил глаза и медленно прошёлся по нему изучающим взглядом снизу вверх, от лаковой дрожи на ботинках до беспокойного от тряски галстучного узла. После некоторой паузы поднял взгляд ещё выше, встретился с его глазами, прищурился и широко улыбнулся сам.

Он с готовностью выдал ответную улыбку. Похоже, мои эволюции его не смутили, — и не так, очевидно, рассматривали его за время работы на этом поприще. Некоторое время наши улыбки состязались в солнечности, споря с потолочными лампами; наконец я разлепил подуставшие губы и произнёс:

— Простите?..

— Вы верите в Бога? — с готовностью и чуть ли не искренним радушием поинтересовался он. Можно подумать, этот вопрос его жизненно интересует.

— Я, — проговорил я неторопливо, взмахивая бровями и изо всех сил стараясь придать голосу ту бархатистость, которую так ценят в рекламах шампуней, — разумеется, верю в Бога.

Адепт просиял. Кажется, он был из тех, для кого результат всё-таки важнее процесса. Вкус победы не стал для него приторнее от того, что она оказалась лёгкой. Ну-ну... Этим тебя, значит, не проймёшь...

— Я верю в ту силу, которой приходится противостоять моему Господину.

Улыбка на его лице умерла. Без особых мучений — похоже было, её просто милосердно пристрелили в затылок. Узел галстука дёрнулся; адепт сглотнул.

— А-а... Э? — в его голосе проскользнула предательская фальцетинка; глаза несколько раз (как мне показалось, обиженно) моргнули. — Вы... (свистяще) сатанист?

Девушка, которая к этому времени ещё дальше передвинула руку по поручню и совсем уже, похоже, собиралась отойти, задержалась, насторожилась и чуть повернула в мою сторону голову. Не отводя улыбающихся глаз от адепта, я на краю поля зрения заметил насторожённый манёвр маленького розового ушка, и вдохновение решило меня сегодня не оставлять.

— Молодой человек, — стараясь не переборщить, я по капле добавлял в голос елея, — пора бы уже вашему брату быть попросвещённей. Мы уж лет сто как не пьём кровь невинных младенцев.

Состав ощутимо дёрнуло, и едва заметное мне розовое пятнышко качнулось — кажется, заинтересованно. Никак не пойму, отчего таких вот трогательно-очаровательных юных созданий приводят в особенный трепет два термина: "невинный" и "девственность". Особенно если произносить их вскользь, не акцентируя. Стоит прозвучать одному из этих слов, и в девичьих глазах возникает та самая поволока... Надеюсь, и на сей раз реакция адекватная. Жаль только, я её не вижу.

Адепт, очевидно, взял себя в руки. В конце концов, ну сатанист и сатанист... Мало ли бывает увлечений на свете! Не всем же марки собирать. К тому же, обратить служителя Сил Зла — это вам не пьяного восьмиклассника на молитвенное собрание завести. Глаза молодого человека снова блеснули.

— А скажите, — произнёс он почти нормальным тоном, — давно это с вами? Почему вы отреклись от Спасителя?

— Давно? Нет, не слишком. Лет пять. Учился в семинарии, знаете ли. Такого насмотрелся... попам перестал верить совершенно. А где орда, там и царь. Разве Он (тут уже я с усилием проставил в своей речи заглавную букву) стал бы терпеть таких служителей, если бы был добр и всемогущ?

Адепт заметно взволновался.

— Но послушайте! Ведь и мы... То есть я имею в виду, мы против священнослужителей! Не должно быть никаких посредников между Богом Истинным и человеком. Мы призываем...

— Призываете?

— Простите?

Неужели мне удалось его перебить? Ай, кажется, сегодня всё-таки мой день... А с утра ни капельки не было похоже. Может, мой рассвет — это шесть вечера?

— Охотно прощаю. У вас хватит смелости позвать нас к себе? Нас не так много... Человек сорок, может. Те, кто верует в Господина достаточно давно. Скажите нам, где вы собираетесь. Мы придём. Все. И побеседуем с вами на — хм — богословские темы. Что скажете?

Он молчал. Я даже не уверен, о возможной драке он думал — или в самом деле о спасении души. А вдруг он впервые усомнился в способности иерархов своей секты вот так вот запросто взять — и обратить в истинную веру сорок закоренелых сатанистов?

— Подождите, куда же вы? — Честное слово, он проталкивается к выходу! Погасил свой фирменный лучистый взор, решительно развернулся — и собирается выходить! Благо перрон уже проносится, замедляясь, мимо...

— Стойте! Адрес! Адрес, во имя Вельзевула! — Он чуточку ссутулился, или мне почудилось? Покричать, что ли? — Баалом заклинаю, остановись! Адрес! Асгарот, Мерхаим, Бегемот, Скахерат, Люцифер!

Он всё-таки споткнулся. Уже снаружи. Нельзя держать ровный шаг, когда очень хочется побежать. Напряжёность остаётся всё равно; перестаёшь следить за ногами и... Взмахнув руками, он удержал равновесие, но дипломат с гулом ударился о железный бок вагона. Словно ожидавший этого поезд лязгнул дверьми и рывком тронулся. Девушка, которую я в последние пару минут совершенно выпустил из внимания, мягко всем боком привалилась ко мне — и неторопливо отстранилась на полсекунды позже, чем...

Пассажиры медленно отводили от меня глаза. Я повернул голову и наконец улыбнулся по-настоящему. Чего я там не люблю? Кавалерийских наскоков? Ну-ка!

— Прошу прощения за маленький спектакль. Не выношу этих... иисусиков. То есть я и не сатанист, конечно. Но... я только-только собирался с вами заговорить — и тут этот. Адепт. Тут не только сатанистом станешь. У вас изумительная улыбка.

Ох, а ведь у неё и вправду изумительная улыбка. И смешинки в глазах — вот они, наконец-то вырвались на волю. И ямочки... Нет, одна ямочка, на левой щеке. И...

— Вообще-то, — бессмертные боги, а что за голос!.. — я не знакомлюсь в метро...

Но особой непреклонности в её тоне заметно не было.