Анастасия Качинская
     Стихотворения 


Это, наверное, свыше.
Может быть, там, где Бог -
прямо с небесной крыши
камнем и в водосток.

Так, чтоб комком из перьев
выстлаться по земле,
чтобы потом под дверью
в ноги как первый снег.

Или намного дальше,
мимо уставших гор -
словно упрямый мальчик
вырвался на простор.

Это, наверное, свыше.
Может быть, это Бог
сделал все звуки тише
и опустил полог.

Так, чтобы краски глуше.
Так, чтобы даль и тишь.
Знаю, ты спишь - так слушай,
как над травой летишь.

Я не живу и брежу,
ночи из дней леплю.
Ну а рассвет забрезжит -
звезды в платок ловлю.

Лучше бы гром и зори,
пламя в изгибе меча,
чтобы запал и горе -
лихо рубить с плеча.

********************

От черных туманов на травах осенних
черная будет роса.
И чет или нечет - не важно, какая
лежит под тобой полоса.

Рычала степь -
на небо без различий,
на птичих стай немое торжество,
и истекая свежей кровью бычьей,
алтарь будил чужое божество.

Но в крае, где утром в полях, на опушках,
в лесах среди дышащих тел
туман опускается, стелется дымом,
всему полагая предел,
корми вороного пахучей травою
вместо сырого овса -
чтоб с жухлой травою крепкою плотью
черная стала роса.

Молчал огонь -
впервые в этих землях
огонь бессильно замирал в пыли.
И табуны, чужому зову внемля,
срывались с перетоптанной земли.

И где из-под корня тягучею лентой
солено ручей потечет,
умойся и жди, когда в жилы людские
сок бурой отравы войдет.

Рычала степь -
трава ложилась книзу.
Копье теплело в раненой руке.
И новый бог спускался по карнизу
с чужих небес, молчавших вдалеке.

Ты дышишь, так внемли напевам призывным,
что ходят пилою во тьме
по этим дорогам, по нашим тревогам, страстям -
по тебе и по мне.
И песня родится впервые (впервые!)
из жадно разверстого рта,
и тронется в путь через степи пустые
чужая для мира арба. 

Рычала степь -
на небо без различий,
на птичих стай немое торжество,
и истекая свежей кровью бычьей,
алтарь будил чужое божество.

*****************************************

Из этой мягкости 
душистых теплых тел,
из плоти ждущей, жаждущей, открытой
Господь устроил каверзный предел
и вниз стокнул святой бетонной битой.

Я помню. Я забыла имена.
Я не считаю повторенья эти
и не жалею на себя вина,
безумная на том и этом свете.

Ни откровений сладостный обман,
ни чутких пальцев шорохи ночные -
не хватит их, чтобы шрамы старых ран
не стягивали плоть в узлы тугие.

Никто. И нечем. Не за чем беречь.
И "быть или не быть?" - вопрос исчерпан.
Так умирают, чтобы дальше течь
вдоль серой нити порванного нерва.

*****************************************

так от усталости падает снег,
дождь проливается в рощи земные,
падает зверь с пулей в ребрах своих
и от усталости ближе к земле
я прикасаюсь - травы мертвы,
вогнаны в черную мякоть по плечи.
падают на пол горящие свечи,
рушится дом под напором огня.
слушает время усталости речи,
медленно капают фразы в ладонь -
без сожаленья я их выпиваю,
эти тяжелые притчи храня
так бесполезно, бесслезно, бездетно,
как легкий ветер не будит меня
и бережет вековую усталость
в древних курганах, под тяжестью плит,
где имена не дороже, чем камень,
в толще которого воин забыт
вечностью, мягкой холодной рукою
нам открывающей внутренний взор.

*****************************************

Сине-желтый узор, знаю, Макошь плетет.
Знаю, пряжу прядет и сестер двух зовет.
Синий будет волна или в пене валы,
желтый будет луна или прядь с головы.
Сине-желтый цветок будет слезы ронять,
красный вклинится цвет - цвет ревущей земли.
Это Макошь впервые срежет палец о нить
или Доля с Недолей рассыпят стекло.
Чтоб никто этот узел не смог разрубить
и кровавое плетево дальше текло,
сине-желтый узор окропляя вином
и внося исправления в судьбы живых,
я с собою возьму это веретено,
чтоб кружилось и дальше в карманах чужих.

И где дева с пустующим взглядом пройдет,
оставляя на тропах трехцветную нить,
будет женщинам сниться, кто пряжу прядет,
тот узор, что нельзя ни сплести, ни забыть.
И где дева опустит свой взгляд на дома,
там и свадьбы, и брага, и злато в ларце,
а над ними с цветами в холодных руках
будет небо смеяться в кровавом венце.

Так всегда - между солнцем и синью небес,
между парой цветов на едином стебле,
между парой миров - не уступ, не отвес,
не закатов багряных холсты на копье
межнебесном. Лишь дева, играя клубком,
по земным бездорожьям будет идти -
ляжет след, ляжет нить за ее сапогом,
содрогнутся, кто встретится ей на пути.

*****************************************

Я отниму тебя у праведных высот,
у древних предсказаний отвоюю,
как тонущие падают под лед,
как побежденный город возликует -
как в пламя лягут сны и города
и замолчат навеки песни эти.
И уведу туда, где нет следа
за нами ни на том, ни в этом свете.
Я буду отрешенно рвать тростник
для люльки неродившимся и зрячим,
пока последний голос не поник,
задавленный жестоким настоящим.
Я заберу тебя у всех чужих имен,
от рук, которым дела нет до духа.
И ты на эту горечь обречен,
кричащий и неведомый для слуха.
Я отниму тебя от праведных боев
и в месиво людских страстей заброшу,
чтоб вывести к просторам без краев,
где старый дом снегами запорошен.
Где отпечатки лап ведут в леса,
где места нет ни знающим, ни пришлым.
Мы будем слушать ветра голоса.
Я буду слушать, как ты хрипло дышишь
во сне. Я украду тебя всегда,
у всех, кто посягнет и кто решится -
так падают и плачут города.
Я знаю, так не может не случиться.

*****************************************

На этой безвоздушной высоте
я, утопая в снадобьях печали,
молчу, как до меня уже молчали
и замолчат в гудящей пустоте.

И четок стих, незримы эти сети,
я отдаюсь виденьям в темноте,
а на сожженном молнией холсте
рисует ночь невидимое в свете.

Не крылья застят отгоревший взор,
не птица бьется на твоем аркане,
а я лежу в сиреневом тумане.
Я завершила с провиденьем спор.

И равнозначно жизни вопреки
моё падение с небес в другое небо,
где звезды едко капают с руки
и ворон плачет, подлетая слева.

Все песни завещают об одном,
все встречи и прощанья повторятся.
Я буду громко до смерти смеяться,
укрытая в ночи туманным сном.

*****************************************

Снег таял в небе.
Были облака.
И руки ветра мяли им бока,
а лед кусками падал
на деревья.
Их ветви оцарапали восход
и капли крови капали на кровли.
Мне снился сон про белого быка.
Река кипела. Были облака.
Кипело небо огненной жаровней.
Потом пришел и уронил слова -
и бык был бел, и ветви драли своды.
Слова упали - тишина взяла
их в жесткие объятия свободы.
Снег таял. Тает. Нечего таить.
И нечем плакать, нечего стыдиться.
И в чей-то сон, и в чей-то талый мир
нас снова угораздило родиться.

*****************************************

Всё так же.
Кто-то, может быть, простит,
или полюбит, или дозвонится.
А в доме что-то стонет и болит,
а дому в эту ночь опять не спится.
Всё примитивно - чай, магнитофон,
для фона - пепел с пылью на паркете.
Забыта дата, сломан телефон
и всё, что есть священного на свете.
Осталось - ночь. Осталась тишина.
Остались капли из худого крана.
И я - с бутылкой, в сером, на полу
чураюсь одиночества дивана.
Всё то же.
Тут же грудой облака
заглядывают в окна, жмутся к двери.
Я привыкаю - снова навсегда -
к прохладным утешениям постели.
К холодным кухням, брошенным столам
и поездам, ушедшим от перрона.
А кто-то грустно смотрит из вагона,
как сталь пейзажи делит пополам -
всё так же.


*****************************************

*****************************************

Мой черный ангел,
ночь ведет плечом
и длится, длится без конца и края.
Мой черный ангел,
каждый вовлечен
из нас двоих в игру без сна и рая.
И где-то рассыпается рассвет,
и где-то солнце катится к зениту,
а здесь снега лежат печатью лет
и окна одиночеством увиты.
Мой ангел черный,
я твой свет и смерть,
твоя печаль и вырванные перья -
в мои глаза открыто посмотреть,
разрушить страх привычного поверья
один ты сможешь.
Я твой белый бес
в пальто из сумерек
и с темными глазами.
Таких, как я, отводят в дальний лес
или скоблят со стен под образами.
Таких, как ты,
обходят стороной -
а ты доволен, что тебе дор'оги.
Все ангелы спасаются войной,
смывая кровью белые тревоги.

*****************************************

*****************************************
*****************************************

Многое было сказано.
Щеки уже горят.
Знаю - ничем не связаны
и никому не обязаны
вновь повернуть назад.
Поздно. Аккорд расстроенный
рвется из грубых рук.
Звук исчисляли болью мы -
солью былых разлук.
Ясно и так настойчиво
что-то в груди стучит.
Может быть - так отточенно,
кем-то случайно схвачено,
крошится сердце в гранит.
Сладость тобой не сказанного -
повод проснуться с утра.
Снится - у крайнего дома
собаки, семья из проема -
гонят меня со двора.
Грязь и хляби небесные.
Господи, твой хомут -
шнур позолоченный,
сны полуночные -
пальцы дрожащие рвут.

Поздно. И всё - сказано.
Голубь разбитый на льду.
Я же, ничем не связана,
кровь отмываю в пруду.

*****************************************

На вонючих улицах - вдоль домов,
умело лавируя между сутулых спин,
где маршрут - суть выбор, и он один,
я почти пропал. Я уже готов.
И как будто наружу - коверкая стыд
и испортив позу с сигарой, в стиле блюз,
пробивается тот, второй, кто давно забыт
и затёрт словами. Кого боюсь.
Запах ночи в подсветке бликов и плеск воды.
Только раз ты смотрела - из-под глубины,
из-под взгляда будничного и движений век.
Я почти угадал. Я вспомнил изгибы рек
у твоей души. Или может, чьей-то другой,
по которой тоже кто-то ступал ногой
(вдоль, по хрящикам белой твоей спины -
ты была покорна, как все - верны).
И тогда, пропавший, я понял, кого люблю.
И подставил спину. Уже - свою.

*****************************************

Витраж (девушка, лев, пейзаж, конечно) -
осколки стекла плачут солнечным светом апреля.

Я уже неделю как проклят, но всё еще верю -
ты заметишь движения сердца под кровавой брешью.

И я так отвлечен - как старец в недрах Тибета
или этот витраж, звенящий в потоках камня.

Ночью  долго скрипела от ветра ставня -
я не спал. Лежал и думал - не ты ли это?

Может быть, во сне ты стучишься в окна.
И я голый вскакивал, шел проверить.

Потом долго курил, сидел, вспоминал у двери,
как ты падала звонко, девушка в битых стеклах...

*****************************************

Ты рисуешь задумчиво чьи-то тела и лица.
Я так прост в словах - мне сложное запрещает ревность -
и уже заявляю право на то, чему не случиться:
твои глупые шутки, и запах, и эту свежесть.

Искушенный Адам, всё равно вкушающий сок и мякоть,
ожидающий от подруги даров змеиных -
или мокрых ладоней в октябрь и слякоть,
или нежных движений в свету гостиных,
Я тобою выпит. Скорее - пригублен просто.
Мимоходом опробован - быстро и неумело.
Остальное можно списать на издержки роста -
полагал, души. Но скорее - тела.

Ты рисуешь задумчиво локоны и силуэты.
Я уже привык узнавать других в карандашных формах.
Мой вопрос: "Это кто?" - останется без ответа.
Я подкуплен твоим равнодушием. Это - норма.

*****************************************

C             G         F
чай. свет. я почти уже болен.
       D
с колокольни на волю,
  Am
с воли - вал'и
         C
сколько раз я срывал
     F
кресты с колоколен
     D
в беде или боли,
     Am
с чужих и своих.

     C         G
полюби меня за то, что 
       Am         F
я не буду с тобой. 
    C           G
полюби меня за то, что 
     F        G
я уйду с рассветом.
полюби меня так, как
я люблю эту боль.
полюби меня, зная, что я
не отвечу в этом.

сталь твоя мягка как масло
ты уже не опасна
и почти что верна
поражение после
становится ясным
я забываюсь в обьятиях
сна и вина

я предвижу развязки историй
отправляю письма
но им не дойти
оставь мне ключи
или, может, номер
я найду того,
кто захочет зайти

*****************************************

Непослушная прядь у виска и тоска.
От броска до броска за запястье не схвачена,
но оторвана - прочь от сырого куска,
сытой мякоти - в город, мне кем-то назначенный.
Это дрязги людские взрывает от чувств,
ну а мне, ну а нам - все дожди этой осени.
На пределе для слуха, на вдохе от уст -
не достичь. Не бросали тебя, только бросили.
Дочь шакалов - ты так терпеливо-нежна.
Эта прядь. Я в броске отрекаюсь от жертвы.
Кто-то лишний. Пока ты кому-то нужна,
я тебя не возьму.

*****************************************

Спокойной ночи.
И оставшихся ночей.
Глаза устали, руки онемели,
блестят на полках связки из ключей
и движется планета еле-еле.
Спокойных снов.
Усни - и вопреки,
и чтобы после снова повториться
движением немеющей руки
стирай воспоминания и лица.
Спокойно. Стройно
город спит в окне
и вдоль дорог плетет тугие сети.

Спокойной ночи,
тишины во сне,
дороги сквозь уставший зимний ветер
не пожелаю - всё возьми сама
на грани одиночества и сна.

*****************************************

Мгновенно - одно движение, 
земля подставляет спину,
и всё приходит в волнение -
Господь рисует картину:
Два всадника. Плачут вороны.
Оттенки густой синевы.
И ветви - как черные молнии,
а брови - опалены.
Луна уже грубо закрашена,
приглушен топот копыт.
Потом Ему стало страшно,
Он думал, что только спит.
И тушь нечаянно пролил 
на грубую ткань холста - 
полбанки небесной крови -
картина жила сама.
И сами метались птицы,
и ветки хлестали коня.
Потом полыхнули зарницы - 
над лесом вставала заря.

*****************************************

Я полностью сбросил свою кожу.
Осталось только подлинное одиночество
в складках естества.

Не помнящий своего родства, 
говорю с ним, но не знаю имени.
Я встречаю его, но не знаю кто он.

Чем дорожу и кого тревожу - не помню.
Если ты и я - только ровня,
то и мимо идти, ровнее
держа спину и закрывая глаза рукой.

Так я выберу - тебя или покой. 
[...]

Но за покой заплачу дороже.
Пусть ты будешь меня тревожить -
издалека. Я же - продолжение чужого клинка,
не рискну опробовать мягкость твоей кожи,
которая всё еще - ты. 

*****************************************

Моё нежное "нет" так обманчиво-холодно,
из чужих придыханий, из мягкого олова.
Где твоё под сугробами темное логово,
ты, притворно ко мне наклонившая голову?

Я, прохожий задумчивый, мастер тоски,
вор, каких и не знала столица,
только души краду сквозь чужие виски
и копирую страхи и лица.

Зубы в крошку как крекеры. Верхнее ля.
Треск в грудине и холод под ребрами.
Дорогая, нас нехотя носит земля,
прогибаясь своими рессорами.

Я скептичен и мягок, почти что тягуч -
потяните меня за сплетение
ломких нервов, закрученных в ласковый луч,
подарите мне ваше смятение,

так умело запрятанное за виски,
и развязность, и ложную детскость.
И искусного мастера черной тоски
не вините за нежность и резкость.

*****************************************

Тебе - другого слова не найду,
как кроме формулы банального привета.
И я надеюсь, ты поймешь всё это,
как санитар задумчивый на льду
над телом. А у нас весна.
И ветры, и небитые пороги,
полотна рваные предутреннего сна,
безмолвие и глупые тревоги.
Тебе - других стихов не напишу.
И вряд ли дам читать через полгода.
Со мной согласны книги и погода.
Мне кажется, я всё еще дышу,
неясен пульс - mayday в твое пространство,
задумчив почерк и округлены
все жесты. Внешне безучастно
я наблюдаю переливы синевы
вокруг зрачка, когда неосторожно
ты отвечаешь так рассеянно-легко,
и небо плачет серым молоком,
и всё становится практически возможно,
почти реально, так недалеко,
когда найду тебе другое слово
и напишу отличные стихи
о том, что ничего уже не ново
в дрожании порезанной руки.

Письмо автору

В журнал

На страницу Скитальца

В гостиную клуба