Никита.Стихотворения. т.2


     Никита
     Стихотворения. т.2



 Изменчивая мантра
 
Я парю над океаном
это мне совсем не странно
потому что океаны 
много лучше многих стран
 
потому что не от скуки
мне поток целует руки
холодит худые  щёки
и врачует дырки ран.
 
Так-то сбившись грудь о грудь мы,
с ним встречаемся как судьбы
(так по струям полоснуть бы - 
и растаять в небесах!),
 
и к душе прильнув душою
открываем - и откроем
(о, мой бог, как хорошо им!)
дверцу в райский палисад!


Потому что - кроме шуток -
это редкие минуты -
когда кто-то так же чуток,
так же зван и так же пьян,
 
Потому что небо  тоже -
(как соврать, чтобы - похоже?)
небо, в подсознанке, всё же -
океанов океан! 
 
Ты меня так не полюбишь,
так в глаза не поцелуешь,
так виски не приголубишь -
как лечу отвесно вниз, -
 
Оттого-то и кидаюсь -
все пером изрезать дали -
только раз ещё, ну два ли:
"к вечеру смотри вернись"
 
 Метаморфозы 

          1.
		   
 -Дитя с иудейскими черняшками кудреватыми, 
Знаешь ли, чтобы взять меня в плен – 
достаточно пошевелить пальцем? 

Природа на выдумку дюже торовата и 
охотника оставляет тёпленьким (то есть в тепле) 
перед не знающим о том и ликующим зайцем 

Безоружен и обескуражен охотник (не трожь его!), 
а листья перебегающих чувств – 
хищный дребезг во всю воловью шкуру, 

когда слепни норовят кусать открытый живот 
и когда «нет уже, не хочу» 
так и сквозит в окиане волоокой его сентиментальной натуры 

Но вернёмся ли к дрожи тех ручьёв-завитков, 
с резьбы сорвавших 
взревевшего Олоферна, 

или ночью выстреливших, с-под век Веков 
о дитя, - глаз ваших! – 
точной перепалкою банд Палермо... 

     2. 

Скинув тонкий муслин, 
он летягою, выкройкой кож 
опрокинулся в плоскость холста, 
по которому стебли 

её рук проросли – 
и он сам на себя не похож: 
его руки достали – 
а всё начиналось не с тем ли? 

     3. 

Довольно ж, охотник, у тебя нет лицензии 
поворачивай в лес 
и никогда, никогда назад не появляйся 

пой песни, вей невиданные вензели 
по глади, глади наивысших небес 

где те чёрные зенки 
над тобой изгаляются 
 

 Сегодня - так. (Модильяни)

утро весь день носится с глазами Модильяни, 
их 
предлагая каждому, кто щурится подслеповато,
и в облаках теряется, бесполезнейшими полянами
встревоженными нежно по сыворотке молоковатой
 
девочка у метро - вверх, повдоль потока прохожего
тянет неведомы незабудки, пробором на пол-второго белея
а
взглядов минутки, и солнце-коктейль по-хорошему
поблескивают синхронно как капли на усах Водолея
 
так замершая погода выспрашивает у бога в унынии
сколько ещё, до какой ещё зари глумиться ей
над смуглой,  ласковой как сизари безугло-небесной линией,
 
поющей и плачущей по Земле - 
колоколами, 
глаз водяными знаками, 
да ещё - икон наклонными лицами 
 
 
 *****
 
 
Как твердь небесную царапает неловко
под ветром гнущийся, но мыслящий тростник!
Уставши без разграфки, без сноровки, -
окрай ключа кастальского приник.
 
Но мыслью крутится вокруг всё тех же знаков:
Я  - этот знак?  Скорее - мне сигнал.
О как я плакал, знак узнавши - плакал, -
пока не нацарапал - не узнал!
 
Чем станет неуклюжая попытка,
Что иероглиф этот в небе отразил?
Сказать? 
Ну да - как трепетно и прытко
с асфальта испаряется бензин,
 
так жизнь уходит с глаз - без вариантов -
теснима смертию по всем своим фронтам. 
Но в твёрдой копии - как фото с Ореанды -
остались жизнь и ты. 
И смерть, 
в углу - вон там



  Музыка врасплох
 
Мой бог!
Торжественный тревожит гимн...
Признать своим? 
Стоим - 
слеза в глазах, и я,
и в выси птаха.
А чуткость - смысл бытия,
и звон в крови,
(звенишь-звоним...)
и такова 
в штрихах коротких
жизнь и тяга Баха -
как бога - 
смысл неуловим, -
но вдруг 
тесна под кадыком рубаха.
 
  Девятое, месяца мая 
 
Свет неверный, неброский
но что-то в нём резко и хлёстко. 
Вспомнишь - вицею вербы -
краснеет ожог по щеке.
И поля как извёстка 
разъел этот год сорок первый,
и запал в клети мозга
как ящик снарядный в реке.
 
Я родился - год мирный.
Я -  смирный, счастливый, довольный.
Только выйдя в поля
где сухая толчётся трава,
вдруг почувствую что-то,
и как-то особенно больно -
это было - вот-вот, -
и война предъявляла права.
 
Не проглотишь комок
(пишут эпос не древние греки), -
беззаботное небо
и мир словно шёлком расшит.
Меня не было, нет,
Но запомнили глаз моих веки
Как им жмуриться тесно
как падает вниз 
мессершмитт
 
 Вопль острожника 
 
Не сказать, чтоб это небо
не было воспето.
"Бобэоби - пелись губы" -
кто ж забыл об этом?
 
Эти песни - кто их тащит -
что коня за холку?
(Конь стремглав глаза таращит 
Волглые - на волка).
 
Моя песня заплуталась
в светозарах где-то.
И теперь вдоль плёса лесом
бродит до рассвета.
 
Мне уж с ней не поквитаться,
я - за краем света.
не теряйте ж лета, братцы,
не теряйте лета!
 
Знаешь, Фролка, знаешь, Митя:
моя песня спета.
Вы меня - не осудите,
тут  - душа задета!
 
Главно дело, братцы, - лето
вы не замечали?
Лето сложится - и к свету
повернут печали.
 
Надо - к солнцу подобраться,
по дорожке света.
(Не забудьте лета, братцы,
не оставьте лета!)
 
Утром, по дороге, или
даже на пороге
зыркни по округе: филин
так поводит  бровью.
 
"Ox, негаданный-нежданный
гость в дороге где-то -
и неведома держава
состоит при этом."
 
Но не падайте на запад,
на обманки эти.
Вам другая есть красава - 
помните о лете!
 
Зной жужжит, ему заняться
нечем - да и мне-то - 
поцелуи лета снятся: 
здесь оно, не где-то!
 
Приготовьте путы, сети,
сгиньте до рассвета!
И поймайте, и - как дети -
обоймите лето!
 
Отмахнитесь, уберите
дланью хвою веток.
Тут-то, милые, сорвите -
поцелуи лета.
 
Так не будет продолжаться
вечно -  ясно это.
Обнимайте ж лето, братцы,
целовайте лето!
 
Горизонт перевернётся
как бы без завета...
 
Обещай, что  всё сольётся
в искру речки лета!
 
Заклинаю - всё что Имешь,
всё - как в ополченье -
жертвуй той реки во имя, -
в нём твоё спасенье...
 
...Ведь, когда ноябрь вышел
в чёрном - на прогулку,
ты уже - 
паришь вдоль крыш 
и -
переулков 
гулких.
 
 Пейзаж в виду площади Храма Христа-Спасителя 

 
Ты не забыл, друг мой, как сумерки скудеют
неизъяснимой стылой синевой?
Она двуручно обвивает шею
и от асфальта отрывает, и с него
ты вдруг взмываешь глупо и скандально, 
забыв про растопырившийся зонт,
что чернокнижьем заклинает дали,
а чернокрыльем клинит горизонт 
(как в прошлом его мучил птеродактиль,
отмахивая небо на закат),
и в этом непривидевшемся акте
ты тащишься по небу, как плакат
за бойкой стрекозой аэроплана
с призывами про Осоавиахим!
 
И если это никому не странно
ни богу, и ни сыну иже с ним,
 
то мне-то и подавно - it’s so funny:
лететь как паутинка по лучу
шепча: о гелла, гелла, о my honey,
я ничего так больше не хочу,
как сблизиться с мозаикой собора,
с обрывом купола, где в два штриха и вкось
ворона ударяется о хоры
и прядает назад – не удалось
ей приобщиться к вечности в секунду,
но продолжается сегодня маскарад,
а я-то, я по –прежнему с Макондо 
(в душе), где к солнцу льётся виноград
 
и льнёт к опорам самой вязкой лаской,
которая возможна на земле...
но на болоте, окроплённом ряской
найду себя скорее, в изумле-
нии, 
 
в глядящем на лягушку
царевиче, и вещий изумруд
двух глаз её берёт меня на мушку
и изумляет зум зрачков – да я умру,
 
умру, когда сейчас не перекинусь 
вокруг руки, десницы – вот сейчас! -
и слава богу, 
душенька, 
регина,
я вспомнил твой рецепт, его припас
заранее, когда ты провожала
и мне нашёптывала, - я не чуял ног,
почти не слышал слов, а кровь нажала
мне на висок, как будто на курок,
 
вот так же и сейчас – очнись-как-рухни ,
на берегу светящейся реки
ты голосуешь, и тебе не хватит рук, ни
голоса, чтоб монолит разбить в куски 
 
авто: 
их белыми огромными огнями 
отмыт асфальт до зеркала в цвету,
они летят как будто между нами
игра в охотника и зверя,
их «Ату!»
 
вполне бездушно, их азарт привычен,
нет, я сегодня точно отступлю
два шага – до стены, достану спички
и прикурю. 
Я ж всё-таки люблю.
 
 
PS
Тебе не странно, что сегодня этот воздух
пропитан холодом на сотни вёрст пути?
 
Тебе не странно, что весь купол нынче в звёздах -
для птицы, 
для пичужки, -
pour le petit?…