ИЛЬЯ ТЮРИН (1980-1999  )
     СТИХИ

Об авторе: Илья Николаевич Тюрин, 19 лет. Родился 27 июля 1980 года в Москве, в семье журналистов, учился в лицее при Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ). Писал стихи, эссе, статьи, рассказы. После окончания лицея круто изменил свою жизнь, решив стать врачом. Год работал санитаром в НИИ скорой помощи имени Склифосовского, в 1998 году поступил на педиатрический факультет Российского государственного медицинского университета (РГМУ), но продолжал писать эссе и статьи, некоторые из которых опубликованы в периодической печати. Трагически погиб 24 августа 1999 года. статья Татьяны Бек об Илье Тюрине Илья- Премия. Информация

 
  

НОВОГОДНЯЯ СКАЗКА

Я роняю слова на заплеванный снег
Под сегодняшней жизнью Луны;
Где-то водят по струнам чудовищных рек 
И поют голоса тишины.
 
Где-то руки деревьев вздымаются «за»
И хватают за бороду дождь,
И уже где-то хочет взорвать небеса
Чей-то громкий, невидимый вождь.
 
Где-то, разум нехитрых поэтов пленя,
В грязном небе висит зодиак;
Отмечающий вскрытие мертвого дня,
Где-то пьет новогодний дурак.


В стопроцентных лучах, посреди середин
Что-то празднует Облачный Дед;
Где-то демоны свой одинокий камин
Топят связками радостных лет.
 
И всю ночь, и всю грязь дуновением губ
Нарумянил московский Аллах;
Новогоднее счастье обмыто как труп
И висит на фонарных столбах.
 
Ухмыляется вонь средь каскадов и пен,
Взгляды режут часы, как пирог...
Я роняю слова, и уносит их день
В Новый год на подошвах сапог.
31.12.95 
 
СТИХИ ПОД ТРЕМЯ ЗВЕЗДАМИ
 
1.

За стеклом неизбежная родина,
Как сосуд для усталого голоса
Третий Рим – гениальный юродивый –
Расправляет лохмотья и волосы.
 
Рассыпается утро дублонами
В грязной шапке неназванной площади,
Нищий ветер с земными поклонами
Глухо шепчет: «Спаси тебя, Господи...»
 
Усмехаются, злы и нечищены, 
Под мостами пустынные лодочки, 
И фонарные тени ручищами
Собирают полушки «на водочку»...
 
Неказистые первенцы города, 
Неживые от штампов бессонницы,
Умывают безбрежные бороды
В сотнях тысяч оконных Солнц.
 
С нами день! Беспокойные пальцы
Рвут затишье безумной палаты,
И в асфальтовых трещинах скалится
Стольный град – городской бесноватый.
24.01.96
 
2.

Я сорвался... (не в духе был древний фетиш,
Проводник мой не вовремя запил),
Так срываются вспять с непогашенных крыш
Поколения бронзовых капель...
 
Я сорвался, сорвав свое тело с моста,
В неожиданно ласковый хаос,
И предрек мне из «нет» направление в «да»
Фонаря указательный палец.
1—3.03.96
 
3.

Царство глиняной массы, в белые формы влитой,
Дышащего сырья для Раннего Бога, что лепит
Этнос, способный злобно курить и, спускаясь в лифтах, 
Напоминать лицами сдавленный оттиск на лептах.
 
4.03.96
 
 
СОН ИОСИФА
      «И видел Иосиф сон...»
            Бытие, 37, 5.
            Иосиф Бродский умер 28 января, 
            во сне.
 
1.

Нью-йоркский асфальт зернистую гладь
Освежил шелестом звездных век.
Если не грех человечеству спать, 
Значит, бодрствовать грех.
Значит, пускай священный старик
Посылает с небес карателей рать:
Ибо достоин костра еретик:
Аминь. Подпись. Печать.
Разгневан всевышний и мечет угли:
«Ишь, видят что-то там в зеркальцах луж,
А утром находят в настольной пыли
Ксерокопии душ.
Вот ведь: люби их до боли потом
Спускай им с Синайской горы скрижаль!..»
...Океан этажи обдает кипятком,
Легкие Бруклина простужая.
Непечатная речь сотрясает Олимп, 
Осыпаются мелкие боги и кирпичи,
Под багровою плешью колеблется нимб
Фонарем в нью-йоркской ночи...
 
А для гнева уже и нет причин:
Спят поэты, оставя наброски.
Рыщет спящий Иосиф, стережется пучин –
Бродов нет, видно, день небродский.
Упадают дожди остриями рифм,
Унося лучи золотых форелей,
И поет обвал первобытный ритм
Для святых равнин целлюлозных изделий.
И листы язвит непростая кровь
Изо рваных ран от осколков фраз,
Затекая внутрь, под лихую бровь,
В белоснежный ноль фарисейских глаз...
 
 
2.

По землям обетованным Альфы с Омегами
Гасят свет, что вокруг голов.
Оглушенный Нью-Йорк, миллионно обеганный,
Ожидает невиданных снов:
Чтобы розовый крем из блестящего бара
Бесконечностью литров рождая струю,
По нагретому камню в пирах Валтасара
Начертал: Happy Birthday to you! 
Чтобы грянули, слившись, звезды и полосы
Что-нибудь из Синатры, и чтобы – all right...
...По Бродвею блуждая, разбуженный голос
Откликается эхом на Брайтоне.
Сотни глаз, отворившись, глядят в неолит,
Мылят горсти снотворных молчанием ртов,
Исчезая... Но сны – не для тех, кто спит,
А для тех, кто достоин снов...
 
Пенный Фавн у трельяжа, единый в трех лицах,
Не по-божьи зевает, демонстрируя небо.
Утро. Дрожь первых капель-самоубийц, 
Что, зажмурясь, бросаются с крыш-небоскребов.
29.01—5.02.96
 

СЕЛЬСКОЕ КЛАДБИЩЕ
     (Через 200 лет)
 
Шрифт из книжек для неопытного возраста
Исключил геометрию надгробия.
Неуместнее меня – посланца бодрости – 
Из полей встает вулкан клаустрофобии.
 
Единицей, вавилонскою святынею,
Выстрел-тень швырнув на луг, оврагом вспоротый,
Здесь не грех она, быть может, ибо ныне я – 
У подножья перевернутого города.
 
В кислород впиваясь вычурными Альпами,
Он гнетет меня и здесь глухими сводами,
И на склепах отпечатанными скальпами,
И незримыми домами-антиподами.
4.03.96
 
 
КЛИНОПИСЬ
 
1.
В этих стенах –
полуживой, но и выживший Ной,
(Не из ума,
только из рук, что молились усердно на факел)  –  
Так и травлю жерло свое 
цианистой кофейной струей,
Сам себе – 
вечный Нерон, и любезный палач, и Архангел.
 
8.03.96
 
 
 
2.   (Яуза)
Медная сеть,
должная нас ограждать от воды, неотличима
От узелков
собственной тени, что делит собою пространство
На кислород
и nevermore, на который имеем мы зуб, не имея причины
Оный иметь...
И застревает в руке черная шишка, как голова африканца.
12.03.96
 
3.   (Кремль)

Обожженное яростью глины, так тело монаха-афонца,
Вечной святости место не дремлет и не бывает пусто
И Васильевский храм – угловатым ожогом на фоне солнца,
Словно четвертая, смертная степень шестого чувства.
13.03.96
 

СТАНСЫ НА ПОСТРИЖЕНИЕ
 
Вышел разумным животным, а возвращаюсь бюстом –
Снова я мертв, снова меня изваяли.
Я идеален, чтобы геройски бросаться на бруствер,
Иль озарять профилем скользкое тело медали.
 
Я извлечен метким пинцетом погоды из дымного круга,
Вновь удостоен шагов, улиц высокого слога...
Нынче я – зримая запись последнего звука,
Что издает шестиногая жизнь под пятой гарнизонного бога.
14.03.96
 
 
ПРОБУЖДЕНИЕ
 
Что делать?!
Восставший из мятого ада с вкраплением тела,
Из мела
Глухим звероящером, апофеозом господних изделий  -- 
Я ангел постели,
Ее неизбежный подтекст, словно в воздухе – гелий,
Как гений,
Зажатый мечтой меж строками седых цитаделей,
Чей белый
Парик, превратившийся в кость из застывшего геля,
Пастелью
Привычной выводит на стеклах автограф недели...
 
– Как «девять»?!
И вновь я снаружи: изыди изысканный сеятель сеять.
Что делать?
17—19.03.96
 
КОМЕТА
 
Ты сегодня на дне. Как тусклое верхнее «ля»,
Исчезает вверху твой побег от рояля неба;
И мои минус восемь до твоего нуля
Простираются осью, кроша раскаленным хлебом –
Чтоб лететь к праотцам, по закону сменившим знак
На беззубую свастику – лучшую часть прицела,
Заставляя меня повторить в безвоздушных снах
Этой странной симметрии – это земное тело.
23.03.96
 

МОНОЛОГ ПОКИНУВШЕГО ДУШ
 
Быть. Существовать без времен, словно знак препинанья.
В день же седьмый – возвращаться туда, откуда ты вышел,
О предчистилище, мир, уместившийся в шар, принимаемый
Вскользь, но всерьез – за причину того, что родимся и дышим.
В воду. С туманной, но не обсуждаемой целью:
Нагрунтовать свое тело, как холст перед мастерской кистью
Времени. Здесь ощущаешь себя подмастерьем,
Трущим яичную темперу в собственной жизни.
Вас Первозданного нет. Нагота – разновидность одежды.
Мы недоступны  в последнем, а в первом нас не дозволяется видеть.
Мыло вокруг --   предисловье к Венере, но прежде –
Явитесь вы, сам себе и кусок минерала, и Фидий.
И, наконец, предоставив себя вертикальным потокам,
Падая в мир, столь сухой, сколь и окаменелый – 
Слушать шаги удалившейся влаги, 
жестоко
Внявшей минутным урокам тепла и двуногого тела.
7.04.96
 
ЗЕРКАЛО
 
Взгляд в зеркало быть вечным принужден,
Как вал – девятым...
Как рукопись, мне профиль возвращен
Уже измятым.
Он – память от свечного острия –
От центра ночи,
Пристрелянной в десятку; чья струя
Обычно и соединяет точки
Лица и света, в каждой опознав
Свою вершину.
И свой конец. И свой обратный знак -- 
Первопричину
Всего, что составляет новый день,
Бредущий через...
...Так на лицо отбрасывает тень
Грядущий череп.
10.04.96
 
ПИСЬМО
 
Оставьте все. Оставьте все, что есть:
За нами, в нас, над нами, перед нами.
Оставьте все: как музыку. Как месть
Жестокого стекла оконной раме.
Оставьте все. Оставьте прежде свет – 
Во всех его телах: в свечах, и возле
Свечей, и возле тех, которых нет, 
Но – надо полагать, что будут после.
Оставьте все. Оставьте день – для глаз, 
Его конец – для губ, сказавших «Amen».
Оставьте ночь: она запомнит вас, 
Забыв себя, заполненную вами.
И все останется. И лишь часы,
Спеша вперед, зашепчут: Альфа, Бета...
...Омега. Все. Оставьте росчерк – и
Оставьте Свет. Но не гасите света.

10.05.96


* * *

Мой черный стол диктует мне союз
С толпою развороченных бумаг,
В которые заглядывать боюсь,
Как в письма от сошедшего с ума.
Я словно постоянный адресат
Для этих груд, хоть в зеркале двойник,
Пейзаж в окне, и время на часах
Идут ко мне, опережая их.
Почтовая ошибка? или знак
Ноги  на их нетронутом снегу? --
Я лишний здесь, но мне нельзя никак
Исчезнуть: не умею, не смогу,
И не привыкну, и уже свою
Испытываю память, а не страх,
Валяясь по измятому белью
За полночь у бессонницы в ногах.
23.10.96
 

***

Я уеду из дома,
Не услышав от стен
Ни добра, ни худого:
Насовсем, насовсем.
 
Будет ветер и пусто.
Мне идти одному:
Я последние чувства
Все оставил ему.
 
Через арку направо,
И вперед до огней.
Вот мой Реквием – браво! --
В перелетном окне.
 
Десять тактов навстречу
Голубям на карниз, --
И вприпрыжку на плечи
Переулка. И вниз.
 
Брось печалиться, ужас,
Пережди. Не дрожи
О консервах на ужин,
И не бойся за жизнь:
 
Там, за парой балконов,
Различимых к утру,
Тело станет законным.
Значит, я не умру.
 
18.11.96
 
 
(ЭККЛЕЗИАСТ)
 
Я лежу на диване. Передо мной
Стол, покрытый бумажною белизной
В декабре. Но единственная белизна
За окном – это цвет моего окна.
За окном – декабрь. А за ним – январь.
Птицы движутся, время стоит. Календарь
Разминулся со снегом, застрял в пути.
Или некуда больше ему идти.
Из рта навсегда вылетает речь,
И покой наш уже ни к чему стеречь.
Сняв халат, удаляются от одра,
Охладевшим надеясь найти с утра.
Снега нет. Нам нельзя потерять тепло:
Мы испортимся. Будто бы бьет в стекло
Постоялец – и видит еду, ночлег.
Мы не можем открыть, нам не нужен снег.
Мы уверены: это стучится он,
Не оставив следа от голов и крон,
Все, помимо себя, заменив собой – 
Как умели лишь мы, и никто другой.
Мы в снегу. Если Бог попадет в метель – 
Философия сгинет. И как постель
Будет выглядеть Рай (или Ад – как знать,
Коли смерть занесло, и не нам умирать).
После снега уже не мозги его
Объяснят: что есть серое вещество,
Как не сам он? Под силу понять ежу.
Снега нет. Небо счастливо. Я лежу.
6.12.96
 

ПОЧТА
 
Я полюбил свободные размеры:
Как тога, или брюки без лампас,
Они дают мне легкие манеры;
Но тощ для них словарный мой запас.
 
Должно быть от болезней или горя –
Слепого и невидного извне,
Я бросил стих. И, по привычке, вторя
Моей судьбе, он изменяет мне.
 
И на столе, как следствие измены,
Я нахожу конверты от него:
Уж распечатаны и непременно 
Надушены бессилием его.
 
Теперь я болен службами иными,
Но, видно, не поддался мятежу
И, будто из укрытия, за ними
Со дна мизантропии я слежу.
 
Но все, что мне нашептывает ворот
Колодца, все, что сочтено в уме –
Я с ужасом и нетерпеньем вора
Прочитываю поутру в письме.
15.12.96
 
 
ЗИМНИЕ КУПЛЕТЫ
 
Снег убирает очевидцев. Наспех
Сопротивляясь нашему концу,
Житейский чих и благородный насморк
Нам пурпуру добавили к лицу.
 
Хвороба века, подбираясь к носу,
Как пастор к оренбургским мужикам,
Нас учит европейскому прононсу,
Дневному сну и кружевным платкам.
 
Вот просвещенный царь! В минуту строги,
Или степенны, мы уж не бежим
Вослед трамваю с воплем по дороге:
Как нам идет постельный наш режим!
 
Как кстати нам горячечный румянец:
Штудировавший дома Хохлому
И Сурикова, тощий иностранец
Прославит в голос «русскую зиму»!

17.12.96


НАЗАД
 
Я знал свой дар – и в осторожном тоне
Молился укороченной строке,
И жил, как шум в опустошенном доме,
Волной на позабытом молоке.
 
Росла в небытии и глохла в мире
Бемоль, неразличимая вдвоем,
И ловкость пальцев, странную на лире,
Я слышать стал в сознании моем.
 
И ощутил, как временность и вечность
В бегах от глаз – образовали звук.
И злым дуэтом скорость и беспечность
Листы марали без участья рук.
 
Я не читал написанного ночью:
И разве что, оплошно находя
Среди бумаг былые многоточья, --
Их суеверно прятал, уходя,
 
Чтоб память не оставила улики
Для тех времен, когда я, сквозь слезу
Увидев увеличенные блики,
К бессилью на карачках доползу.
 
23.01.97


ВДОХНОВЕНЬЕ
Когда над миром, пущенным под гору,
Я возвышаюсь и гляжу с высот –
Я вижу новый мир, и он мне впору,
Как время – ходу комнатных часов.
 
Когда и эту область я миную,
И вон спешу, от наблюденья скрыт, -- 
Я чувствую, что знаю жизнь иную,
Чей торс трудом старательным изрыт.
 
Я слышу, как работают лопаты
И льется мат пришедших до меня
И после: я бывал и здесь когда-то,
Здесь пьют, мои куплеты помяня.
 
Я жду угла, где их не слышен голос –
И мой от них настолько вдалеке,
Что стих уже свою не чует скорость,
И в чистый лист вступает налегке.
31.01.97
 

* * *

Представьте: старый друг к вам возвратился –
Настолько старый, что уже не друг.
Что ваш (вполне естественный) испуг
И на его лице отобразился.
Не шелестя десятками годов, 
Не поминая ни зимы, ни лета, --
Вы вспомните об умерших, а это
Знак, что Харон к отплытию готов.
Кого из вас не примет он на борт?
Кто слишком легок для его балласта?
Чей вес чужую смерть вбирал нечасто?
Кто движется в куда как ближний порт?
И где гарантия, что ад и бриз
Меж них не заключили договора
(И направление одно, коль скоро
Желанный гость пускается в круиз)?
Все это рассчитать за полчаса, 
И двух минут не уступив без бою –
И есть хорал, разложенный судьбою
Для праздника на ваши голоса.
 
5.03.97
 
 
* * *

Решимость перейти из кресла на диван
является одетая строкою:
Воскресный гул двора переполняет жбан
С тяжелым, как строительство покоем.
Все тяжко в тишине, и жернова картин
Опережают дымовые трубы,
Как будто звук дает всем веществам один
И тот же вес – но чувствуют лишь губы.
В любой апрель Москва растворена в окне,
И смотришь будто на сосуд с тритоном:
Как перепонкой лап, окраины ко мне
Несут туман и гонят дальний гомон.
Как трудно небесам! Но здесь не крикнешь «как»:
Излишний шум квартир – с отчетливым и нежным – 
Остыл на проводах, и восклицанья знак
Засел в часы маховиком и стержнем.
Трамвай со стороны реки, из полусна
Зовет парчой завешанные залы,
Где пальцев юркий класс спешит налить вина
В стакан для головы – как та сказала.
Нет смысла подниматься над чертою глаз,
Чтоб только обозреть, поскольку город сверху
Нам виден сквозь других, и узнается в нас,
И в точках птиц глядит надземной меркой.
19.04.97
 

ПРОВИНЦИЯ

Городок, городок... То и дело
Словари, спотыкнувшись, плюют
На бесовское место: и мелом
Побелен придорожный уют.
 
Как личинка заводится в Боге
(Не спеша? Весь орех впереди), --
Переводишь бессмысленно ноги
И теплу доверяешь пути.
 
Вот как сделано счастье России,
Счастье мук и земного кольца:
Будто мы дурачка упросили
Нам ни меры не дать, ни конца.
 
Вот что сделала даль: бесполезный,
Потому и единственный жест.
Мы не спорим – как век наш железный, 
Все занявший, не требовал мест.
 
И беспечность – избыток кромешной,
Для которой и души тесны,
Тьмы и бедности – только поспешный
 Крик с вершины, что мы спасены.
 
Три часа не хочу оторваться.
Будто в лжи откровенье нашло
То, что вслух побоялось сорваться,
Но и в истине жить не смогло.
 
Небо движется как-то толчками.
Гибель – спешка, густой недосуг.
Все, что нужно, мы делаем сами –
Лишь у горя не тысяча рук.
21, 22.04.97
 
ОСТАНОВКА
 
Как кружатся кварталы на Солянке,
Играя с небом в ножики церквей,
Так я пройду по видной миру планке –
Не двигаясь, не расставаясь с ней.
 
Дома летят, не делая ни шагу, 
Попутчиком на согнутой спине.
И бег земли, куда я после лягу,
Не в силах гибель приближать ко мне.
 
Танцует глаз, перемещая камни,
Но голос Бога в том, что юркий глаз –
Не собственное тела колебанье,
А знак слеженья тех, кто видит нас.
 
Среди толпы Бог в самой тусклой маске,
Чтоб фору дать усилиям чужим:
Чей взор богаче на святые пляски?
Кто больше всех для взора недвижим?
30.04.97
 

ДОЖДЬ В МОСКВЕ
 
Немногие увидят свой конец
Таким, каким я вижу этот ливень,
Где медленно из облачных овец
Вдруг молния высвобождает бивень.
 
На улицах спокойно. Полных вод
Хватило для того, чтоб все колеса,
Все фары, каждый каменный завод,
Все небеса – удвоились без спроса.
 
И время ненаказанным бежит,
Но розга не впустую просвистела.
Во всем, к чему он сам принадлежит,
Глаз не находит собственного тела.
А значит, все на месте, все с тобой.
Жизнь и разлука с ней неразличимы,
Но первая отходит от второй
На полшага: мы делаемся зримы
 
Самим себе и миру самому.
Таков последний мин, но не расплаты.
Мы вытесняем, погрузясь во тьму,
Свет в последождевую кутерьму –
На плиты стен и кровельные латы.
1.05.97
 
РУБЛЕВ
 
Мне чудится счастье, не данное мне,
Когда посторонним пятном на стене
Я вижу богиню и сына ее
И тело теряю свое.
 
Мне кажутся знаки их временных бед
Навечно влитыми в мой собственный свет,
Как будто узла этих лиц тождество
Дало мне мое Рождество.
 
Здесь два расстоянья меж них сочтены.
Одно – сокращенное взглядом жены,
Второе – Ему в складках мглы золотой
Открылось доступной чертой.
 
И воздух сгустился. И трещины дал 
Трагических судеб единый овал,
И мимо две жизни прошли, и года –
Как им и хотелось тогда.
 
И слезы встают за пропавшей спиной,
Минутой терпенья скопляясь за мной.
И в недрах земли, где минуты не жаль,
Со звоном сломалась деталь.
8.05.97
 

ЧЕРНАЯ ЛЕСТНИЦА
 
Конец весны в предместие больниц.
Людей как не было, две-три машины,
И голоса таких незримых птиц,
Что словно купы бесом одержимы.
 
Нельзя запоминать вас наизусть,
Кварталы детства. Дом для пешехода
Уже постольку означает грусть,
Поскольку в нем тот знает оба входа:
 
Парадный первый, видный исподволь,
Как будто боль его внутриутробна –
Но вещь сама перерастает в боль,
Когда второй предвидеть мы способны.
 
Исчерпывая кладку стен собой,
И завершая дверцею жилище –
Он боком входит в память, как слепой,
Который трость потерянную ищет.
28.05.97
 
   * * *

     Е.С.
Я видел в эту ночь тебя.
И ради появлений этих
Я буду рад сказаться в нетях,
Изъяв из мира сам себя.
 
Я буду рад лишь видеть сон,
Недоблестный, но павший воин,
Поскольку был бы недостоин
Узнать, что он осуществлен.
 
Без смысла в комнате стою:
Два года я того не ведал.
Я оскорбил тебя и предал
Чужой земле судьбу твою.
 
Не знаю, что произошло.
Меня спасут твои набеги:
Твое проклятие на веки, 
Как ангел радости, сошло.
19.06.97
 

***

Все знают, чем прекрасно заточенье
Для летней скуки праведной души.
Ей кажутся целебными движенья
Недель и трав, и бабочек в глуши.
 
Но от спасения нескромных взоров
Рассудку не укрыться в деревнях,
Среди печей и радужных узоров
Небытия на многолетних пнях.
 
Я отвлечен от городских трудов,
И сердца запоздалое усердье
Ночует в небе конченного дня.
 
Гляжу без зла. Минуй мой бедный кров.
И словно мудрость иди милосердье,
Яви свой лик: не беспокой меня.
 
Коленцы, 8.07.97


ДЕРЕВНЯ
 
О, как нетрудно было догадаться,
Что сил не хватит на земную рать,
И здесь урочной гибели дождаться,
И мир упреками не волновать.
 
В простых предметах видится бессмертье,
И высший дух окутывает ум.
Как в сказках языку доступны черти – 
Так зло забавно ходу сельских дум.
 
Здесь нет восторга – нет и примиренья.
Речь тянется по ветру наравне
С душой сожженных листьев, и у зренья
Нет повода принять пейзаж вполне.
 
Здесь ясный свет; и трюки мирозданья
Приобретают прелесть на глазах.
В наличниках нет русского сознанья –
Как нет богов в прекрасных небесах.
 
Коленцы, 10.07.97.
 
 
ФИНАЛ

Семнадцать лет, как черная пластинка,
Я пред толпой кружился и звучал,
Но, вышедши живым из поединка,
Давно стихами рук не отягчал.
 
Мне дороги они как поле боя.
Теперь другие дни: в моем бору
Я за простой топор отдам любое
Из слов, что не подвластны топору.
 
Подняв десницу, я готов сейчас же
Отречься от гусиного пера.
И больше не марать бумагу в саже,
Которая была ко мне добра.
 
Я здесь один: никто не может слышать,
Как я скажу проклятому нутру,
Что выберу ему среди излишеств
Покрасочней застольную игру.
 
17.02.98
 
 
 ©  Илья Тюрин. Стихи. 1995 -1998.

В журнал

На страницу Скитальца

В гостиную клуба