Энн. Стихотворения 


***
		Из Гюго

Когда заглядывают звёзды в лица спящим,
взволнованно ловлю их взгляд своим горящим,
слух хочет различить неясный их привет.
Время летит, но бьёт меня крылом напрасно,
я полон тишиной и как она прекрасна!
Как праздничен в ночи живой небесный свет!

Ну чьей ещё душе так горячи светила?
В ком жгучесть их такую ясность пробудила?
Мне ль только одному их понимать дано?
Я чувствую себя таинственною тенью,
что и сама под стать чудесному виденью
и, может, только мне оно посвящено!

***
                          "То ли вода окаменела,
                            то ли мрамор струится."
Как мраморный родник 
Альгамбры, жив и скован.
Остановился миг,
но суть струится словом
и, ручейком скользя,
свой мир изниоткуда
ваяет и нельзя,
нельзя не верить чуду,
и полон до краёв
тоскою легкокрылой,
и божество твоё
восторга дивной силой
всё воскрешает вновь
и храм возводит свой,
а мраморная кровь
поит алтарь живой.


***
Опять ловлю себя на том,
что бьюсь над чем-то неподвластным,
рыдаю от чего неясно,
томлюсь неведомо по ком.
Как бесноватая дрожу
и, криком заглуша молитвы,
бесстрашно мчусь на поле битвы,
но там врага не нахожу.
Лишь гулким эхом отвечает
насмешливая тишина,
невидимая седина
труды бесплодные венчает. 
Как мне себя остановить?
Как время замереть заставить?
Пришёл ли срок мне мир оставить
иль научиться вновь любить?
Что ж муки непосильной ношу
лелею, словно мать дитя,
тщась осознать, что вглубь идя,
я никогда её не сброшу.

***
В груди зияет, будто взгляд
пустых глазниц глядит оттуда,
а мыслей муторную груду
брезгливо вытесняет яд
ползучей пустоты. Страшась
той массы едкой и бесплотной,
как перед коброю голодной
застыл, последних сил лишась.
И жизнь, и смерть равно чужды
перед разверзнувшейся пастью.
Непримиримое безвластье -
пик обезумевшей вражды.


***

Бери-ка душу, бес, без разговоров, 
да богу пой хвалу - сегодня я щедра! 
Гони по всем уступам без разбору, 
дай истоптать себя, сгноить. Раба пера, 
я всё залью своей чернильной кровью 
без пользы, без стыда. Губительная блажь 
умов мятущихся, иссушенных любовью - 
свой метить путь, преследуя мираж.


***
Ты в этом мире одинок?
Все одиноки!
Но до сих пор тебе не впрок
любви уроки,
ведь боль развенчанных надежд,
как окрик свыше:
блюди невидимый рубеж!
Благослови же
черту, смыкающую нимб
над гордым сердцем,
и предоставь идти за ним
всем иноверцам,
дробящим таинство икон
за миг блаженства,
перетекающего в стон 
несовершенства.

***
Под взглядом съёжилась стена,
похолодев под слоем мела.
Неужто лишь она одна
меня почувствовать сумела
и, смертной бледности не скрыв,
под горестной читала мукой
нечеловеческий надрыв, 
но как утешить ей, безрукой?

***
В каком угодно образе приди,
но только сбрось обличье человека,
его мне больше не перенести.
Вся Библия и вся библиотека
вместят не больше смысла и любви,
чем этот безответный спазм призыва.
Как в первый раз из слова оживи,
если то слово не безмолвьем живо.

***
Я блуждаю в церкви, как в музее,  
и в иконах вижу лишь картины -
я болею, всё ещё болею 
и сомнений в сердце яд змеиный.

Эти лучезарные портреты,
точно полудетские рисунки,
теплотой незнания согреты
и беспечной смелостью задумки.

Запредельность в символах наметив
и земного избегая в лицах, 
грезит кисть о неизвестном, бредит 
и за грань заветную стремится.

Я пытливо вглядываюсь в лики,
но не бог в них виден, а мечтатель
с сердцем чистым, с помыслом великим,
иллюзорной вечности создатель.

Свой воздушный замок он оставил
детям и художникам в наследство,
только я в нём быть уже не вправе -
кончилось моё святое детство.

Я стою перед глухой стеною,
не живописуя перспективы, 
не прощённой, смертною, больною -
пусть другие этой верой живы,

я не смею их покой тревожить,
муке адской некуда излиться -
даже если есть ты где-то, боже, -
как проклятье - не могу молиться.

***
Пришла пора предсказывать разбег,
найти судеб связующие нити,
и словом удержать в чреде событий
так быстро рассыпающийся век.
От собственного времени отстать
и подождать, пока пройдут другие,
вглядеться в эти лица дорогие,
почувствовать, какой могла бы стать
и я сама через года, века,
пройти насквозь грядущие эпохи,
вместить их все в одном едином вздохе
и долгий путь начать издалека.

 ***
Я всё не возвращаюсь, всё горжусь
спасением своей шальной свободы,
со сладким холодком в груди гляжусь
в глаза людей, смиренных от природы
и знаю, что никто и никогда
меня уже вернуться не заставит.
Но душит бремя тяжкого стыда
и каждой ночью на колени ставит.

***
Под взглядом съёжилась стена,
похолодев под слоем мела.
Неужто лишь она одна
меня почувствовать сумела
и, смертной бледности не скрыв,
под горестной читала мукой
нечеловеческий надрыв, 
но как утешить ей, безрукой?


***
Лицом в уютный свитер ткнуться
и, задохнувшись, вдруг понять,
что тот, кого посмел коснуться,
и сам не в силах рук разнять,
тебя укутав, будто душу
впервые спеленал свою,
к иному бытию разбужен,
тобою полным, бытию.


*** 
Спешу домой привычною аллеей, 
и мысль бежит задуманной тропой - 
всё движется легко само собой, 
но чувствую - становится светлее. 

Гляжу вокруг и - боже! - как забуду 
роскошество оттенков сентября, 
что вспыхнет вдруг, как бунт календаря - 
се превращенье всякий раз как чудо! - 

Раскрасок буйство, смелость сочетаний, 
и чувственности дерзкой глубина - 
природа сочной свежести полна 
и явственным предчувствием страданий. 

Небес предгрозовою поволокой 
сгущается всё чаще синева, 
но неземной надеждою жива 
столица остаётся светлоокой. 

Рассеянная шорохами осень 
освещена собою изнутри, 
прозрачна даль, куда ни посмотри, 
и город ясен, воздух дароносен. 

Распахнутое сердце будто дышит, 
тоска свою обитель обрела, 
и рвутся к небу, словно купола, 
листвою позолоченные крыши.