Rara Avis. 
        Иллюзия неодиночества



 
*   *   *
Скольким снилась — не стоит считать
на пороге рассвета.
Умудрённые болью лета
унесло это лето.
 
Загадать бы на огненный лист,
облетающий с древа,
на звезду, прочертившую вниз,
к горизонту, полнеба,
 
на случайно красивый стишок,
сочинившийся сходу, —
загадать, чтоб такая ещё 
подержалась погода.
 
сент. 97
 
 
*   *   *
Не грущу: кидаю в ящик 
в день по письму. 
— Здесь сентябрь настоящий, 
как там, в Крыму? 
 
Бьют дожди осколки лета 
об тротуар, 
греет Армстронга кассета... 
Не простывай, 
 
одевайся по погоде - 
осень везде. 
Мимолётно жизнь проходит - 
множество дел... 
 
Тишина струной звенящей 
мысль прервала. 
Я письмо кидаю в ящик, 
в ящик стола. 
 
сент. 97
 
 
*   *   *
                R.

Просить прощенье за цитаты
свои — в привычку возвела.
Прости, что я была крылата,
прости, что — до тебя — была.
 
Теперь уж крылья не обрежу,
чтоб быть кому-то по плечо —
я по земле хожу все реже
и мне от Солнца горячо.
 
Но крылья нового дизайна
огнеупорны и легки —
я обрела полета тайну
своим же страхам вопреки.
 
Прости, что, будучи крылата,
чужих дорог глотала пыль,
я пред тобою виновата, 
что мнила кем-то из толпы
 
себя, не зная, что в итоге,
уже не веря в чудеса,
вернусь к пустой своей дороге
и след увижу колеса.
 
авг. 97
 
 
*   *   *
Не отпускай меня одну
в любую ночь, и даже днём,
когда светло. Не извинён
никто за эту тишину,
 
когда в ответ моим шагам
скрип снега или листьев хруст.
Иду одна, приняв из уст
не поцелуй, а лишь “пока”.
 
Пока сие не про тебя.
Ты, будто зная наперёд,
что я скажу, губами рот
заставишь замолчать, губя
 
росток истерики во мне,
попытку слов “не провожай”.
Покуда нету рубежа 
двух пар следов, и тем больней
 
произнести: “Ну всё. Иди.”,
захлопнуть дверь, войдя домой,
и ощутить своей виной,
что ты сейчас идёшь один.
 
окт. 97
 
 
*   *   *
Я улыбаюсь, проходя
по тем же улицам и датам
и им — ни в чём не виноватым —
в глаза почти что не глядя.
О, нет, я узнаю любой
рисунок трещинок асфальта,
но возвращенье на год — сальто
назад, а в пояснице — боль.
Не сожалею, не грущу.
Очередной портрет — в кладовку.
А гвоздь в стене как подготовка
к ещё несшитому плащу.
 
февр. 98
 
 
*   *   *
Пусть что-то связывает нас
Нам неподвластное, как небо,
Как город, где ты тоже не был,
Как мой резвящийся Пегас.
 
А что прочнее — пусть иных
Удержит около друг друга.
Нас разомкнувшая Калуга
Не бредит комплексом вины.
 
май 98
 
 
*   *   *
Я призвана быть лейтмотивом
еще неслучившихся таинств,
которые нас подхватили:
меня и — понять не пытаюсь
чей образ с моим зарифмован,
чей голос звучит отголоском...
Когда бы ни встретились снова,
мы папку рисунков наброском
еще одной тщетной попытки
пополним. И стоит ли биться
с чудовищем вязким и липким,
с его безразличием к лицам,
им часто меняемых? Память —
достойная свалка иллюзий — 
взялась в моем будущем править,
по-свойски толкуя о грузе
любых отношений, влечений
душ-тел, неизбежных размолвок.
Как прыгнуть сквозь вал поучений,
покуда ты им не размолот?
Чем стих оборвется — то будет
мотивом грядущего лета,
сентябрь о спетом рассудит,
а кто мне споет о неспетом?
Так значит я призвана слышать
во мне прорастающий голос,
который на голову выше
всего, о чем я беспокоюсь.
 
июнь 98
 
 
*   *   *
Ты иногда бываешь грустным.
И я люблю тебя таким.
Ни пальцы, сжатые до хруста,
Ни горький сигаретный дым — 
Все показательные жесты
Твоей печали неизвестны.
 
Где ты, моя былая гордость —
И было бы гордиться чем — 
Что сильных мелкие невзгоды
Поплакать на моем плече
Склонили. Вот оно стремленье — 
С души своей свалив каменья,
На шею ближним их повесить
И подтвердить свои права:
Мол, сами... Мне б — в твоем бы весе
Булыжник, так едва ль — жива
Осталась бы. Но груз по силам — 
Всегда. За это и спасибо. 
 
Хоть ты не делишься печалью,
И целиком не отдаешь,
Как я надеялась вначале,
Присутствовать при смене кож —
Великое благоволенье.
А жалость — это лишь мгновенье.
 
июнь 99
 
 
*   *   *
Бунтую — накрасила ногти,
и кольца надела, и серьги.
Как мёд с вечным привкусом дёгтя,
осеннее злое веселье.
 
Приятный концерт в Политехе,
а после на лавочке мокрой
подсчитывать в тучах прорехи — 
закрытые тёмные окна.
 
Как мелочен дождик московский — 
сентябрь не дарит, а мучит.
Доехать бы до “Маяковской”,
в булгаковский дом невезучий
 
стучаться всей силой порывов
пронзённого фарами ветра:
даруйте мне близость обрыва
в глазах — а то вдруг незаметно!
 
 
Участливо тронет за локоть
откуда-то взявшийся кто-то:
“Пожалуйста, вот — чистый дёготь.
Вы, знаю, не любите мёда.”
 
сент. 97
 
 
*   *   *
— Кто пришёл под окно
   и стучит по стеклу?
— Это я. Я давно
   здесь. Уже свет трёх лун
   заставал мою тень
   у окна твоего.
— День прошёл в суете.
   под окном — никого.
   Померещился стук,
   ночь, и нервы шалят.
— Будто впрямь в пустоту — 
   сквозь меня — её взгляд.
— Не поймёт сотню лет!
   Но мечты есть мечты:
   отражаемый свет:

         — Это кто?
         — Это — ты.
 
дек. 97   
 
 
*   *   *
Откуда такая нежность?
Предчувствий озноб меж крыл?
Наивность твоя — неспешность,
с которой ты мне открыл
действительный статус дЕвиц,
нашедших пути в твой дом, — 
ходить вкруг тебя, надеясь
на некий мираж — “потом”.
Изгнанник дорог обратных,
назад посмотреть не смей,
был солнцем для безоглядных —
что ж, к терниям сквозь репей.
И я поспешу. Сегодня
впервые  в мой мозг вкралось:
“Никто ничего не отнял.”
Пытались — не удалось.
 
июнь 98
 
 
*   *   *
Отложено шитьё и вышиванье
и недовязан шарф —
я призвана для сопереживанья,
объектом рукоделия — душа.
Какое там: умею - не умею —
не смею не уметь!
Простить нельзя, когда тебя жалеют,
я не жалею, лишь позволь мне петь.
Я мелочи пою: пришли две кошки,
по дому разбрелись.
По комнатам толпились стульев ножки
и, как на пляже, книги разлеглись
по стульям, на полу, где им не место, —
мир слишком многолик,
всё необычно, ново, интересно.
Что кошкам ведомо о смысле книг!?
И принимая комнату как данность,
и хаос как закон,
пытались кошки вникнуть: в чём же странность
сих мест? Но кошек выдворили вон.
И “мяу” на тоскливой верхней ноте —
непонятого боль.
Откуда ж кошки знают о ремонте
и переезде!? Но попав домой,
где запахи и вещи — всё знакомо,
пригрелись, улеглись,
заснули кошки после бестолковых
попыток провести познанье-блиц.
 
А ты всё занят поиском решений,
анализом невзгод...
Сегодня мир не слишком совершенен?
А ты представь, что это лишь ремонт.
 
окт. 97
 
 
Воспоминание о Гамлете
                           Константину Райкину
 
А, может быть, пополнить ряд безумных,
Кому попало дарящих цветы,
Так родственных поэзии Офелий?
С досады выйти замуж за глупца,
Мечтать потом о монастырской келье —
Кто присягнёт, что лучше утонуть?
Кто из живых избегнет повторенья
Моей судьбы? Но тише! 
        Гаснет свет.
И я, в театре, где не блещут ложи,
Вжимаюсь в кресло. Пусть: болотный цвет
Обивки — всё здесь нравится.  И всё же:
Зачем себя позволила привесть
В Ваш ненавидимо-любимый, лживый
И настоящий театр?
        Гамлет — здесь.
Мой принц, мне померещилось: Вы — живы.
В ту, первую из встреч — де Бержерак,
Как Вы читаете!
        Сквозь слёзы: Гамлет!
Ты жив! Я знала, не приемлет мрак,
Но чаша наполняется по капле...
И снова жемчуг звякнет о хрусталь,
Но, Боже, почему моей рукою
Берётся чаша с ядом, тост за сталь —
Победу принца. По сюжету — кто я?
        Гертруда.
                Одного искать в другом,
Бесплотной тенью плакать у Таганки
И всё-таки прийти в Сатирикон,
Чтоб посмотреть на Гамлета с изнанки:
Каков внутри, действительно ль похож
На нашего возлюбленного ... сына?
На моего возлюбленного? Ложь.
 
А как смотреть из зала — всё едино.
За восемнадцать лет сюжет не стал
Затейливее строк оригинала,
Да мало ли кто Гамлета играл?
Ведь большинства из них уже стало.
Но рвётся чужеродный пьесе стих:
“Офелия, я тленья не приемлю!”
И гул, и мир вокруг меня затих,
А я, как у воды, у театра медлю.
 
нояб. 98  (за 14 дней до “Гамлета” в САТИРИКОНе)
 
 
 

На заглавную страницу